Герой и модель его поведенческих стереотипов
Структура произведения последовательна и однородна, но неоднозначна. Неоднозначность реализует себя в системе героев, которые практически не идентифицируется. Есть герои с самостоятельной позицией и разворачиваемой судьбой, с мыслями и поступками, которые существуют как данность, но с другой стороны, все герои находятся как будто внутри одного сознания и до конца произведения нельзя принять четкое и осознанное решение кто этот герой – Эдип (Больной, уставший, измученный), Иокаста (впавшая в состояние нескончаемого сна), Гера (столь неожиданно врывающаяся в пространство текста) или может это уже убитый Лай, существующий где-то в запределье и анализирующий результаты своих поступков, или это сама Светлана Богданова, осознающая свой личный комплекс Электры через миф об Эдипе. Категорично можно признать наличие текста, но не героев. Текст существует как данность еще и в читаемой Эдипом книге, которая также конструирует еще одно условное пространство, внутри него также возможно существование героев. Помимо сомнения в наличии безусловной экзистенции героев можно поставить вопрос и о полифоническом начале, контекст которого обусловлен тем, что все голоса звучат одновременно, но внутри только одного самостоятельного голоса. Чей это голос – вопрос отсылаемый к единственно возможно существующему герою. Финал как будто дает разгадку, но скорее как озарение и предположение, нежели как данность. Учитывая доминанту судьбы в древнегреческой мифологии, которой никто не в состоянии противостоять даже боги, возможно предположить, что сюжетная линия развивается как шутка Геры (которая есть alter ego автора). Именно она и наслала сон на Иокасту и усугубила боль Эдипа, тем самым поместив персонажей в некую полуреальность, где все как будто происходит, но не так как этому положено происходить, то есть либо во сне либо как фантом боли. Предположительно, Гера делает это из альтруистических побуждений – уже рождены сыновья Эдипа от собственной матери, но ужаса и безысходности инцеста, на которой построена трагедия Софокла как будто не существует, поскольку все события разрешают себя как данность, а не как процесс. Думается, потому и отсутствует кульминационный пик древнегреческого мифа – ослепление Эдипа. Чем принципиально отличаются поведенческие модели героев романа-антитезы «Сон Иокасты» С.Богдановой от героев древнегреческой трагедии «Царь Эдип» Софокла? Каждый из героев Софокла проживает от предсказания до ослепления, кроме Лая, жизненный путь которого измеряется началом и концом пророчества – гибели от рук собственного сына. В тексте все уже свершилось и произошло очень давно, события внутри каждого героя деформированы до предельной субъективизации и приведены к определенному пространственному континиуму. Модели поведения персонажей романа-антитезы продиктованы их личным отношением к свершившемуся факту и каждый из них готов одновременно и сбежать и понять убийство Лая в единственно правильном и возможном контексте. Лай убит – давно, кровосмешение уже состоялось, Эдип женат на своей матери и матери своих детей, его дети одновременно приходятся ему и братьями. Есть подозрение и есть подтверждение, но нет ослепления. Возможно, что это самый главный вопрос произведения Светланы Богдановой – почему она не ослепила своего героя? В качестве возможного есть смысл предположить два варианта и оба имеют отношение прежде всего к авторскому началу в тексте. Ослепление Эдипа в мифе это протест против судьбы и невозможности уйти из-под ее влияния, в данном случае роман, обозначаемый как антитеза, заявляет о противостоянии первоначальному тексту и смыслу. О том, что при сохранении внешнего – канвы, сюжета, структуры, внутреннее — мысли, чувства, поступки и их последствия будут трансформированы и видоизменены. По сути ослепление как форма протеста для данной проработки сюжета не является логической и необходимой. Поскольку месть как таковая уже свершилась и бегство произошло – у Иокасты в сон, у Эдипа в текст книги, которую он постоянно читает, у Лая в смерть. Еще один вариант отсутствия мотива ослепления связан с героем, существование которого самостоятельное и полноценное прочитывается только к финалу. Гера – верховная женская богиня греческого пантеона и у нее есть много прав, особенно касательно взаимоотношений между мужчиной и женщиной и сохранение семейных уз и домашнего очага. На протяжении всего повествования читатель сталкивается со множеством намеков на ее существование и окончательно она заявляет о себе как о хозяйке всего происходящего в последних предложениях. Думается, что структура существования Геры как полноценного героя есть условная полифония. Она вбирает в себя судьбы всех. Кто существует в пространстве ее мифа, и голоса других и поступки других, это только отголоски ее речей и действий. Каждый действует в рамках, заложенных, или точнее предложенных герой. И если в ее планы входят чтение Эдипа и сон Иокасты, и смерть Лая, то исходя из повествования ей достаточно физических мучений Эдипа, на которые обрек его отец, проткнув ноги враждебному младенцу. Кстати, боль невероятная, мучительная, непрекращающаяся буквально растекается по страницам и обволакивает читателя, заставляя переживать прочитанное на физическом уровне. Нет выкалывания глаз, потому что так решила Гера – ей по-женски и по-человечески (Бог в греческой мифологии антропоморфен) жаль Эдипа, который прошел через ад как духа, так и тела.
Миф как герой
Здесь встает, пожалуй, самый главный вопрос к автору произведения – насколько его интересует сам миф, и не является ли он поводом для рефлексии другого рода и смысла, которого у него не было изначально. Каждая личность в тексте растворена в событийном пространстве и одно ego плавно перетекает в другое и суммируется в нераздельности. Предположительно, через текст мифа автор соприкасается с природой единства платоновских сущностей, где всё существовало в неразрывности – мужчина и женщина, начало и конец, оправдание и приговор. В данном контексте Эдип и вбирает в себя, внутрь своей экзистенции полярные начала – он отец и брат, сын и муж, убийца и жертва. Важнее оказывается не мифологема судьбы, от которой невозможно уйти, доминантой становится структура единства противоречий. Судьба здесь персонифицирована образом Сфинкса, которого в процессе убийства Лая победил Эдип. У Софокла победа над Лаем предшествует победе над Сфинксом. У Богдановой эти события симультанны и получается. Что границ между этими персонажами, во всяком случае в сознании Эдипа, не существует Таким образом. оказывается, что рока, зловещей безысходности и неизбежности в пространстве современного текста не существует, поскольку в литературном постмодерне герой вписан в ситуацию, и как он себя внутри нее поведет это его личное волевое решение. Получается, что не рок ведет Эдипа и заставляет совершать его столь страшные поступки, которые в контексте древнегреческого мифа читались как бездна трагедии; сам Эдип делает необходимые для себя выводы из ситуации уже пройденной и идет дальше. Про детство Эдипа читатель узнает по сути сразу и по больным ногам, которые отец при рождении проткнул своему сыну, отправляя его на смерть. Последовательность событий в современной интерпретации отсутствуют. Встает закономерный и важный вопрос о причине подобного способа подачи известного всем материала. Все свершилось и как данность и как проживаемая Эдипом ситуация, причем не существует действий и поступков других героев вне Эдипа, все остальные не только напрямую зависят от его сюжетных линий. Но и их экзистенция ставится под сомнения – Иокаста спит, спит даже гонец, принесший весть о преступлении Эдипа и о том, что его мысли правильны и подозрения в совершенном преступлении обоснованы. Вот здесь, пожалуй, и заключается ключевой момент повествовательной логики – сон не просто элемент сюжета. Он единственный способ существования героев и таким образом. борьба с роком и силами судьбы. Спать и не чувствовать вины за содеянное, только едва осознавать, подозревать, но возникает аллюзия реальности, которая расслаивается и все меняет местами, то есть то, что произошло на самом деле кажется приснившимся – убийство отца, рождение собственных братьев-детей, женитьба на матери, а то, что есть лишь плод воображения облекается в конкретную форму — к этому имеют отношение все детали вне текста мифа. Получается, что мифологический сюжет имеет плоть и букву, но погружен в сон, в постмодернистская авторская реальность замещает собой истинный текст. В анализируемом романе-антитезе отсутствует прием столь характерный для использования заимствованных и устоявшихся в истории культуры сюжетов – время не меняет свою структуру, не осовременивается, не читаются детали, выбивающиеся из контекста античности. Все зацементировано внутри времени. получается, что современный автор не интерпретирует софокловский текст, а дописывает его, ставя несколько другие акценты, более важные современному читателю. Повествование, не имея поступательного движения, начинается с факта эпидемии, уносящей человеческие жизни. Встает вопрос не столько о том, родной ли Эдип сын коринфскому царю и не является ли он с неизбежностью отцеубийцей, гораздо важнее другое – не желая никому зла, а тем более смерти он ситуативно виновен. Отсюда следует вывод, что в пространстве постмодерна доминирует ситуация и выход из нее и возможные последствия личных действий человека, а не доминанта судьбы. Более того. Несмотря на обстоятельства Эдип сохраняет максимальное спокойствие, во всяком случае он себя не ослепляет. В концепции античной драмы это был вызов судьбе и единственный поступок самого героя, никем не предсказанный. В данном романе-антитезе факт ослепления не имеет концептуальной необходимости, поскольку герой проживает все происходящее с одной стороны, как свершившуюся данность, с другой же, как пространство сна, внутри которого ничего не происходило, а просто и всем привиделся сон. По сути, сон приснился даже Лаю о том, что он убит, и не исключено и даже ожидаемо
Надо отметить, что сюжет древнегреческого мифа отсутствует, точнее. Его присутствие предельно условно и рассеяно внутри текста.
